Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
— Есть еще, не понимают, даже среди нашего брата художника. Тут нужно природное чувство, а оно есть не у каждого. Один чувствует, другой не чувствует…
Любовь к природе, предрасположение, — говорил он в другой раз, — основа этого. Необходимо пристрастие такое, которое становится руководящей силой. Раз любишь, стараешься понять, исполнить в материале. Есть анималисты — в хищнике видят злое начало, звериное нечто, изображают, когда он терзает кого-то в борьбе… Но это изображение отрицательных явлений жизни. Судорожное сжатие мускулов — мне это неприятно. Когда говорят про человека, что — зверь, оскорбляют зверя…
Мое направление — доброе. Материнство, самопогружение — вот что привлекает меня. Кошка сидит, погруженная в себя; или — вся подобралась, но не спит, какое-то внутреннее состояние… Скорбная, печальная обезьяна… Что она сейчас переживает, я хочу постигнуть. Здесь более тонкие ощущения.
Даже походка животного кажется мне необычайно привлекательной, исполненной изящества, красоты.
Зверь так красив, что хочется изобразить его, ничего не прибавляя и не убавляя…
Слон обнимает слониху, мы — руками, он — хоботом, мирное, доброе, любовное проявление ласки, привязанности. Выражение чувств, внутреннего переживания — задача художника.
Любование красотой животного, если хотите, преклонение перед красой животного мира, а он необычайно красив… какое богатство форм, цвета, движений! — вот что должно руководить нами, что должны мы испытывать, соприкасаясь с живой природой.
Я наслаждаюсь, когда держу раковину в руках. Даже раковина, насекомое, бабочка — красивы необычайно, каждый раз чувствуешь себя учеником перед творчеством природы.
И когда убивают ради удовольствия, ради духовного начала, если это можно назвать духовным… я всегда переживаю, как потерю чего-то очень близкого, дорогого.
В дореволюционные годы, помню, писатель Чеглов (настоящая фамилия — Усов) описал случай: охотник подстрелил орла, а тот предсмертным взглядом смотрел на своего убийцу так, что человек понял, — он совершил преступление, и с тех пор охотиться не стал. Надо больше таких рассказов. Нужно развивать любовь к живому, это доброе начало. Особенно в детях. А когда бьет и терзает, это не слишком хорошо…
Меня удивляет психология матерей, которые не понимают этого и уродуют своих детей, запрещая им общение с животными.
Заграница вводит в культ насилие, садизм, развращает молодежь. Там идеология убийства, крайне отвратительный способ воздействия изображения на человеческую психику. Наш путь другой.
Нельзя развивать в детях страсть к коллекционированию жуков, бабочек. Это тоже страсть к убийству.
Любительская охота — это страсть к убийству.
«Между человеком и животным непроходимая пропасть», — говорят нам. Почему? Откуда же взялся разум? Не согласен.
Ортодоксальные зоологи считают, что достаточно знать физиологию четвероногих и пернатых, их размножение, больше не требуется. Я зоолог, всю жизнь изучаю животных, защитил кандидатскую диссертацию, я считаю: животные — наши старшие братья, у них есть свой язык, свой порядок, и, когда мы заявляем, что не понимаем их, мы расписываемся в собственном невежестве.
Педагоги тверды и жестки. Самое большое число нелепостей исходит от них. И они учат молодых!
Меня в книге заставили вычеркнуть о жестокости. Единственное место. Замалчивают. А надо ли?
(Тут на память приходят полные великолепной человеческой мудрости и безграничной сердечности и доброты слова его из книги «Изображение животного», — ее и помянул Василий Алексеевич:
«С глубоким чувством изумления, уважения и любви смотрю я на мир животных. Отвергать такое отношение может лишь тот, кто незнаком с этим миром, не обращал на него внимания… Я не перестаю изумляться перед неисчислимым разнообразием форм, всегда неожиданно новых, неповторимых, прекрасных…
Много необходимого получает и отнимает у животного человек, но он редко помнит и сознает, что животное не только кусок мяса или физическая сила, что в его руках живое существо, покорно переносящее насилие, глубоко чувствующее страдание и вместе с тем трепетно принимающее всякое доброе отношение к нему…
Когда в художественной литературе, в произведениях живописи и скульптуры, на экранах кино будет изображена красота животных, их увлекательная жизнь в природе, их привязанность и преданность человеку, это, несомненно, вызовет ответное чувство интереса, любования, симпатии, сочувствия и любви к животным.
Анимализм в широком смысле, и в частности изображение животного, сыграет свою гуманную роль».
«Будьте великодушны!» — призывает он со страниц газеты «Вечерняя Москва» (рубрика «Вечерние беседы москвичей»).
Интересный взгляд высказал он на домашних животных, в частности на собаку.
— А домашних животных я даже не совсем за животных считаю, они так очеловечены… Это произведение человека. Поэтому я приверженец диких, изображаю только диких. Гончие и т. д. — почему они собаками называются? Лайка — это собака. Остальные извращенные человеческие произведения. Мопс, бульдог… хвосты укорочены, голова, морда — результат дегенерации. Спаниель — что за нелепая собака! Взять сеттера, обрубить ему ноги, хвост, уши распустить… подделка какая-то! Болонка — какая же она собака? Ничего не осталось от собачьего. Лайку я очень уважаю, она сохранила свой облик. А остальные чисто утилитарные. Я и к лошади так отношусь. Осла — очень люблю. Да еще кошку. Кошка — пластика замечательная. Кошка — единственная, сумевшая сохранить себя такой, какой ее создала природа. Она очень самостоятельное животное, сберегла себя…
После выставок мастерская заметно опустела. Приходили закупочные комиссии, отбирали, рассматривали и увозили — в художественные галереи, музеи. Все это было не раз и прежде. Проходило время, и мастерская вновь наполнялась…
Жаль расставаться, — ведь в каждую работу вложена частица души творца, твоей души! Глаз привычно шарит по закоулкам мастерской и останавливается на освободившихся местах на стеллажах: вот здесь было семейство бегемотов — где они теперь? чьи взоры ласкают? А здесь… Странно, но одна крупная вещь стояла уже давно, разные официальные и компетентные представители неоднократно останавливались около нее, разглядывали, спорили — и отходили, а она оставалась. Ведь эта по теме была особенно близка мне, и всякий раз, попадая в мастерскую, я первым долгом глядел в ту сторону:
